(На фото — А.А. Мусин-Пушкин. Фото — Елены Кондратьевой-Сальгеро)
В хрониках страстей и событий разной степени достоверности есть одна пограничная зона, недоступная оппонентам: ни серьёзным исследователям, ни дотошным любителям, ни оголтелым критиканам. Зона эта неуязвима и невосприимчива к скепсису и иронии всех сортов. Даже меткие стрелы изощрённых уличений в несоответствии действительности отлетают от неё, как от стенки горох, нисколько не умаляя её дурманящего притяжения. Потому что тайна всегда сильнее фактов.
Тайна манит обещаниями, которых не нарушит никогда, пока она тайна. Действительность, отредактированная фактами, суха и скучна, как отчётная ведомость или товарный прейскурант.
Действительность заслужит уважение. «Пограничная зона», апологию которой я собираюсь здесь расплести — восхищение, жалость и любовь, как неразумное и нелепое, но самое желанное и дорогое дитя.
Зона эта — семейные предания.
Семейным преданиям не страшны презрение учёных и нападки неучей. Вредно им только забвение родных и близких имени и духу. Правда, когда речь идёт о слишком старых и слишком громких именах, потерять, мне кажется, могут все, носители фамилий и лично не заинтересованные, но каким либо образом причастные к истории государства Российского. Поэтому, лучше лишний раз запечатлеть, и там, и тут, может статься, чьи-нибудь потомки всё-таки разберутся.
«Род мой один из самых старинных дворянских. Мы происходим от прусского выходца Радши или Рачи, человека знатного… приехавшего в Россию во время княжения святого Александра Ярославича Невского. От него произошли Пушкины, Мусины-Пушкины, Бобрищевы-Пушкины, Бутурлины, Мятлевы, Поводовы и другие».
Это говорит самый знаменитый из рода, просто Пушкин, Александр Сергеевич. И между прочим, ошибается. Потомки — народ дотошный. Андрей Андреевич Мусин-Пушкин, ныне несущий славную фамилию из глубин застарелых споров, домыслов и хлестающих фактами утверждений, тактично замечает, что сам «Ратша» (встречается несколько написаний этого имени) никак не мог приехать в Россию при Александре Невском (1236-1263), поскольку служил в своё время «тиуном» (сборщиком налогов) великому князю Всеволоду II (до 1146 г.). При Александре, следовательно, было бы ему около 130 лет, что даже по тем героическим временам кажется эпическим просчётом.
Александру Невскому служил не сам Ратша, а правнук его, Гаврило Олексич (или «Алексич»), положивший начало сразу нескольким дворянским фамилиям, в ажурном обрамлении феерических легенд. Это его персонаж вдохновил С. Эйзенштейна и актера А. Абрикосова на романтическую версию в знаменитом фильме, c эффектным, хоть и немного гротескным эпизодом въезда на коне на вражеский корабль прямо по сходням, вслед за удирающим королевичем. И бесконечные споры о том, сам ли он шмякнулся, потеряв равновесие, или противники постарались, опрокинули, а сверху ещё и коня подтолкнули. Как бы то ни было, спаслись оба. Что, собственно, единственно и важно, потому что и славные фамилии, и легенды после боя продолжились вместе с ними.
Бои, кстати, идут до сих пор — уже за легенды. Легенд будет много. Как и громких представителей всех последующих фамилий (Мусиныx-Пушкиныx, Бобрищевыx-Пушкиныx, Бутурлиныx, Мятлевыx, Поводовыx…), каждая из которых, при умелом подходе, ещё сможет «прокормить» несколько поколений дотошных исследователей и их оппонентов.
Более прочих предоставит материала для боёв и легенд Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744–1817), со своими знаменитыми коллекциями. Там и Тьмутараканский камень и «Слово о Полку Игореве», и исчезнувшие архивы, и потайные комнаты в особняке, на Разгуляе, и (может быть !) не сгоревшие в 1812 г. рукописи, и вечные сомнения о канувших подделках… или подлинниках.
Менее прочих озвучен мало известный широкой публике персонаж, среди «узких специалистов» вызывающий самую горячую полемику. Персонаж этот-женщина. У-ди-ви-тельная.
Назад, читатель мой назад! В ту смутную, смятую противоречивыми свидетельствами эпоху, когда русский трон принял на свои жёсткие подлокотники второго представителя рода Романовых, Алексея Михайловича, царя Тишайшего. А род Мусиных-Пушкиных вышел на самую неожиданную развилку, споры о которой дымятся по сей день.
Ирина (Арина) Михайловна, по некоторым сведениям, урождённая Еропкина, по другим – Луговская, по всем сохранившимся свидетельствам, была женщиной весьма образованной. Кем конкретно она состояла при дворе, до женитьбы государя на М.И. Милославской, с точностью сказать нельзя. B списках «нянек» и «мамок» она не упоминается, хотя роль её в качестве воспитательницы при царских детях подтверждена многими источниками.
Равно очевидна, но гораздо менее признаваема связь её с государем, откуда последующие виражи карьеры и личной жизни. Была она замужем за царским стольником, Алексеем Богдановичем Мусиным-Пушкиным, который и признал рождённого младенца Ивана своим сыном. А вот дату рождения этого мальчика до сих пор страстно оспаривают все заинтересованные и просто любопытствующие лица. По понятным причинам.
Семейство Мусиных-Пушкиных оказалось при дворе в тяжкую для государя пору: его первая супруга, М.И. Милославская, скончалась в марте 1669. В июне того же года, в возрасте шести лет, умер маленький сын, царевич Симеон. Траур затемнил придворную суету и продлился всё лето. В память супруги, которую, по всем свидетельствам, он сильно любил, Алексей Михайлович написал новую редакцию «Сказания об Успении Богородицы» и даже сочинил свой собственный распев религиозного гимна.
Но жизнь, при дворе, как и на задворье, берет свое, сквозь скорбь и боль, на едва зарубцованных потерях. И через восемь месяцев после кончины первой супруги, государь занялся отбором новой невесты, согласно принятому протоколу.
Все серьёзные исследователи единодушно утверждают, что по тем временам интимных царских отношений вне официального брака быть не могло, потому что не могло быть! Блюли честь с молоду, ничего такого себе не позволяли, а сильно приспичит — шли под венец, столько раз, сколько приспичит.
Сразу несколько версий намекают, что государь в своё время серьёзно подумывал взять в жёны Ирину урождённую Еропкину (или Луговскую), но что знатность её рода посчитали недостаточной и к престолу не допустили.
Поэтому, те источники, которые фиксируют рождение мальчика Ивана в семье Ирины и Алексея Богдановича Мусиных-Пушкиных 1671 годом, скорее всего деликатно пытаются вписать это событие в царское одиночество междубрачья: после кончины Милославской и перед женитьбой на Нарышкиной.
На самом деле, дата эта из рук вон плоха, во всех отношениях. Во-первых, если следовать этой дате, мальчика назначат стольником в 6 (!) лет, воеводой в 18 (!!) и окольничим в 22 (!!!), что по всем временам явный перебор. Во-вторых, отыскалось письмо А.Б.Мусина-Пушкина 1655 г., из Польши, где он тогда воевал (и где, скоро скончался). Пишет он жене и отдельно (!) сыну. А это подразумевает, что мальчик уже умеет читать, и значит, лет ему как минимум 6 или 7. Cледовательно, настоящая дата его рождения скорее всего скрывается в 1648-49 годах, что более правдоподобно расставляет по местам последующие возрастные достижения: стольник в 29, воевода в 41 и боярин в 62.
Это означает также, что ребёнок Ирины родился чуть не в медовый месяц государя с первой супругой, Милославской. Что более прискорбно для репутации всех лично заинтересованных.
Но как и дыма без огня, секрета Полишинеля без изначального, известного всем события, в человеческих страстях по сей день не наблюдалось. И, хотя ни один из непосредственных протагонистов этой истории не оставил никакого публичного признания или зацепа, позволяющего утверждать крамольное отцовство, косвенные свидетельства находятся в изобилии.
Петр I в своих письмах к сыну Ирины, Ивану Алексеевичу, использует обращение «любезный брат мой». А к сыну Ивана Алексеевича, Платону – «племянник». Кстати, Иван Алексеевич Мусин-Пушкин стал единственным и последним, кому Петр даровал высший чин в служебной карьере: он был возведён в бояре в 1698 г.
В записках шведского офицера Иоганна Филиппа Страленберга, уже в первой половине XVIII века, открыто говорится об особом положении при дворе Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, как тайного сына государя. По письмам самой Ирины Михайловны также можно судить об её особом положении при дворе.
Но в самой семье Мусиных-Пушкиных подобные толки никогда не «муссировались», а наоборот, с большим тактом хранились в тени молчания. Сама Ирина, по всем без исключения свидетельствам, ни положением своим, ни другими достоинствами не кичилась.
A oб интеллектуальных качествах этой женщины свидетельствует прежде всего её сын, обучала и воспитывала которого она сама.
Граф Иван Алексеевич Мусин-Пушкин считался одним из образованнейших людей своего времени. Кроме русского, немецкого и французского, прекрасно владел латынью. Был известен незаурядной эрудицией, серьёзно занимался историей и археографией, коллекционировал старинные манускрипты и редкие книги. (Потомки его, вплоть до наших дней, так и не расстаются с вышеперечисленными фамильными увлечениями.) Заведовал книгопечатней в Санкт-Петербургe.
Сделал блестящую карьеру при дворе, помогая Петру Великому в его реформах, за что и получил первый в истории семьи графский титул (16 февраля 1710г). Год спустя, стал первым сенатором и посланником Петра I к Регенту французского двора с целью сближения двух держав. Много занимался финансами и юстицией. Был частным советником при дворе и окончательно отошёл от мира и дел его, при Петре II.
Вот сколько всего успел и ничто не кануло. Следы достижений первого из графов Мусиных-Пушкиных в разных источниках, а тем паче, в известных энциклопедиях пребывают в изобилии. А вот матерью его интересуются мало и упоминают о ней вскользь. Жаль. Потому что, по всем добредшим до нас свидетельствам, женщиной она была очень незаурядной. Предания перешёптываются, что красавицa, но государя заинтересовала более умом своим, нежели внешностью. Потому и к царским детям впоследствии представили, потому и своего собственного сына выучила, как целый университет.
Всё потому же, достаточно скоро, отдалили ее от двора: cостояла она в обширной переписке с учёными иностранцами. Царская милость часто коротка, а жизнь куда длиннее любой истории.
Уехала она в свое имение, купленное у родственника, боярина Ильи Алексеевича Луговского в селе Угодичи Ростовского уезда, откуда ей было велено отправиться в ссылку в Вологду, под охраной целого отряда стрельцов. Из Вологды ее вскоре отозвали указом государя и велели прибыть в Москву, на очную ставку с сестрами, «для великого государя тайного дела и для сыска» ; «…роспросить* (sic) Алексеевскую жену Мусина-Пушкина Арину и велено пытать ее накрепко».
Ни одна протокольная запись того времени (они назывались»разряды») не упоминает сущности «тайного дела». A речь шла, о её обширной переписке с иностранными учёными (среди которых, много поляков, вызывавших в то время, как легко догадаться, подозрение и предубеждение со стороны властей). Переписка эта целью своей имела самое серьёзное научное собирание редких и ценных сведений о начале христианства и романо-славянских властителях. Сведения она добывала и записывала для уникальнейшей книги, речь о которой далее.
Переписка перлюстрировалась ростовскими воеводами, имена которых сохранились в «деле» (Елецкий, Пусташкин, Боков, Татищев…), посчитавшими некоторые из её отзывов о московской знати недостойными и нелицеприятными. Близкий к государю боярин, Артемон Сергеевич Матвеев, лично приезжал в Ростов разбираться, никакой «измены» в писаниях Ирины Мусиной-Пушкиной не нашел, однако, критику московксих княжеских и боярских родов не оценил, приезжать в Москву и продолжать переписку запретил.
После московского «вызова» Ирину Мусину-Пушкину (к тому времени, кстати, уже вдову) вновь выслали в Угодичи, а остальные имения (ее и сестер ее) конфисковали.
В Ростове и продолжится её легенда, насытив не только семейные, но и многие местные предания.
…На берегу озера Неро (оно же Ростовское), в пасмурные дни сливается с оловянным небом свинцовыми куполами, а в солнечную погоду — куполaми серебряными Спасо-Песоцкий монастырь. Всё, что осталось от него сейчас, — одна соборная церковь, а когда-то, славу этих мест несли из слухов в летописи сразу несколько женских имён.
Основательница монастыря, княгиня Мария, жена ростовского князя Василька, замученного татарами в 1238 г., оставила истории интереснейшие письменные свидетельства о смерти русских князей, во времена ига великого и ужасного. Княжны Дарья Ростовская и Антонина Пужбольская, переодетые в мужские одежды, лично сражались среди дружины князя Андрея Федоровича Ростовского, в страшном лязге Куликовской битвы.
И вот, уже в веке XVII заговорили о той, кого называли «учёной боярыней», слава о которой почтовыми волнами докатилась до Лондона и Амстердама (переписка, переписка и последовавшие из-неё неприятности!) Та же обширная переписка сохранила отдельные частные свидетельства об общении с умной женщиной, «говорить с которой почитали за честь лучшие умы эпохи».
Местные ростовские версии, возвращаясь к таинственной и бурной молодости боярыни, рассказывают: чтобы избежать замужества с каким-то великовозрастным претендентом, Ирина Луговская (или Еропкина?) написала возлюбленному своему Алексею Мусину-Пушкину, записку романтического содержания «Если любишь меня, спаси».
Говорят, что познакомились Ирина и Алексей, в праздничный день Покрова Пресвятой Богородицы, в ростовской церкви, за обедней. Полюбили друг друга с первого взгляда и молвы не побоялись: зимней ночью похитил Ирину боярин Алексей, прямо из светлицы, прихватив, кстати, и няньку ее, Прохоровну, помогавшую советами. Увез обеих в родовую вотчину, село Иломну, где молодых обвенчал местный священник, и где Прохоровна продолжила своё безбедное существование при чете.
«Безбедно» всeгда длится недолго, и вскоре пришла суровая весть: царь Алексей Михайлович собирает поход на крымских татар и мятежную Литву, созывает войско, хочет освобождать старый русский город Смоленск, захваченный литовцами, ещё с XV века.
Супруги Мусины-Пушкины, в святой борьбе решили не расставаться: переоделась Ирина в мужское платье, надела «доспехи ратные» и выступила в поход с мужем, под именем брата его, Ивана. В походе, сдружились «братья» с казацким воеводой, вместе с которым совершили подвиг неслыханный: на глазах самого царя-батюшки, напали на главный литовский полк и сокрушили его в щепки, в пыль. За что были награждены «боевым оружием, дарами и дружбой царскою». Да ещё и окутаны всеобщим восхищением, при раскрытии личности младшего из «братьев»… Последовало приглашение в Москву, «по царскому слову». И уже упомянутая, нашумевшая и отхлынувшая история. Но история не вся.
Супруги Мусины-Пушкины, в те самые первые, ещё счастливые московские годы их пребывания при дворе, занялись поисками и приобретением старинных рукописей и редких книг, в основном, исторического и фольклорного содержания. Тексты эти пополнялись новыми сведениями (отсюда и знаменитая переписка с польскими и многими другими учёными умами), на основе которых, оба супруга составляли уникальный сборник сказаний и преданий о славянах, о русском народе, о Вандале и Словене, Владимире, основателе Ростова Великого, и многих, многих других, от Ноя до Рюрика Новгородского.
Добытую в Москве информацию, пополняли в селе Дмитриановское Зверинцевской волости, куда ездили специально, с целью собирания устных преданий, особо приветствуя все те, что так или иначе упомнали русских богатырей, князей и волшебников земель Ростово-Ярославских.
Все собранные материалы редактировались обоими супругами, дополнялись «картинками и заставками весьма искусной руки», и составили в результате рукописную книгу «почтенной толщины» (более 500 страниц, «в дестевую меру листа, на грубой желтоватой бумаге», всего 120 текстов), найденную и описанную крестьянином села Угодичи Артыновым А.Я. (1813–1896).
«Книга о великих князьях русских, отколе произыде корень их» писалась долгие годы и хранила на шероховатых листах своих автографы трёх представителей семьи Мусиных-Пушкиных: Алексея Богдановича, жены его Ирины и сына их, Ивана Алексеевича, (того самого, кого Петр Великий в письмах своих называл «любезнейший брат мой»). Молодой Иван Алексеевич, говорят, печатал в Москве малым тиражом часть этой книги, под заголовком «Родословная от Ноя до Рюрика», но до наших дней, ни одного экземпляра не дошло. А у самого оригинала — грустная судьба.
Семейный архив и родовую библиотеку граф Иван Алекссевич хранил в селе Угодичи, в «кладовой палатке», под колокольней Николаевской церкви, им же построенной, в 1707 г. После смерти его, всё имущество перешло сыну, Платону Ивановичу (тому, кого Петр I называл «племянником»), и кто как-то неудачно «нашалил» (по выражению одного из тогдашних летописцев) в деле o попыткe государственного переустройства, затеянного Артемием Петровичем Волынским. По указу императрицы Елизаветы Петровны, за «шалости» графа Платона, в 1740 г., село Угодичи было конфисковано в казну, позже, императрицей Екатериной II подарено княгине Е.А. Голицыной, затем перешло к ее брату Ф. Карру, коий, по примеру графа С. Орлова, освободил своих крепостных 19 февраля 1809 г.
Весь архив и библиотека Мусиных-Пушкиных оказались, таким образом, собственностью крестьянской общины «свободных хлебопашцев», которые, как нетрудно догадаться, подобными реликвиями не заинтересовались.
Летом 1842 г., трое жителей села Угодичи, писарь Озеров, бурмистр Тихонов и крестьянин Артынов («лубочный литератор и собиратель древностей») нашли плесневеющие сокровища под Николаевской колокольней.
Артынов, по достоинству оценивший находку, сделал своего рода копию первой части сильно повреждённой от сырости рукописи. «Своего рода копию», потому что содержание он не переписал досконально, а пересказал своими словами, переводя неудобный для понимания текст на современный язык. О чём, впоследствии, сам сильно жалел: «…с горестию вспоминаю теперь о том… я по неопытности исправлял язык и слог, который считал тяжёлым и неудобным… и много раз переписывая не сохранил… и малейших остатков слога рукописи… »
Оригинал единственный раз увидит в сельском архиве села Угодич, приезжавший из Санкт-Петербурга Ученый секретарь Императорского Археологического общества, И.П. Сахаров, восторженный отзыв которого («Это Иллиада русского народа!») так и канет в бездействии. Никто не попытается издать уникальные тексты.
А в октябре 1856 г., чиновник Ярославской палаты государственных имуществ Надёжин Я.А., явившийся с ревизией в Угодичи, вывезет на нескольких телегах весь сельский архив в эту самую палату. Ещё через несколько лет, эта самая палата будет ликвидирована, её собственное имущество свалено на дворе и продано с аукциона Ярославской бумажной фабрике на переработку…
Так исчезла из литературного коловращения времён «Книга о великих князьях русских, отколе произыде корень их», известная ныне только по цитатам, сохранённым Артыновым, в его вымощенном лучшими намерениями, трогательно неумелом пересказе…
Кто знает, всё ли имущество Ярославской палаты скопом ушло на переработку, или может быть… может быть, в один прекрасный день, негаданно, нежданно, кому-нибудь ещё повезёт отыскать легендарный оригинал…
Как бы то ни было, главное и нестираемое остается, a Ирина век свой доживала в Ростовском имении очень активно, вовсе не нежась в ностальгии по смутному прошлому. Лично участвовала в строительстве Pостовского кремля, совместно с Ионой Сысоевичем, митрополитом Ростовским и Ярославским. Это она предоставила митрополиту экземпляр Библии, с иллюстрациями знаменитого Николаса Иоанниса Пискатора, которые послужили образцами множеству фресок в ростовских церквях.
К моменту её окончательного поселения в Ростовских владениях, собрала она уникальную по тем временам библиотеку, особо почитая исторические хроники и редкие книги. Весь ею начатый род, с первого графа, Ивана Алексеевича, и далее, далее, через славные судьбы и громкие имена, понесёт эту страсть к познанию и сохранению истории в хрупких бумажных источниках. И в устных традициях. Потому что все, следующие за ней при жизни слухи и пересказы продолжатся вместе с именем. Не волею семьи, а ток-мо любопытством ненасытных исследователей…
Тайны, пересуды, неумерщвляемые предания обладают всепроникающей способностью, уникальной живучестью и абсолютным иммунитетом на официальные опровержения. Сколько ни опровергай, а всегда найдётся щёлочка, через которую вновь утечёт.
Сын, Иван Алексеевич, первый граф Мусин-Пушкин — страшно сказать! — последний из Романовых?..
Поговаривали же, что сам Петр Великий был сыном вовсе не государя Алексея Михайловича, а не то Салтыкова, не то, прости Господи, самого Патриарха Никона. И более того понарассказывали: де, в самый разгар многослойной трапезы, хватал Петр за грудки Салтыкова и допрашивал буйно, при всех. Указывал на рядом сидящего Ивана Алексеевича (Мусина-Пушкина) и кричал : он, де, знает, кто его отец. А кто мой?!
И Салтыков, душа в пятках, смиренно отвечал, не знаю, государь, не могу знать, было нас несколько…
Так оно вышло или как-то иначе, ныне трудно с уверенностью утверждать. Но предание осталось и переписывается из источника в источник, останавливается неукротимыми сомнениями и льётся дальше, как ручей через каскады. И не столь важно, где было ровно столько, а где меньше, или даже совсем наоборот. Пусть далёкая правда сохранит мягкую подсветку смешавшихся цветами и отзвуками легенд.
Потому что самое-самое главное, это совсем не праздное и даже не научное любопытство. Самое главное просто и хорошо, как все мысли и чувства свои высказал один из них, Пушкиных, Мусиных-Пушкиных, Бобрищевых-Пушкиных, Бутурлиных, Мятлевых, Поводовых и других, дай Бог, не последних :
« …Но от кого бы я ни происходил-от разночинцев, вышедших во дворяне, или от одного из самых старинных русских родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, образ мнений моих от этого никак бы не зависел; и хоть нигде доныне я его не обнаруживал и никому до него нужды нет, но отказываться от него я ничуть не намерен… »
(Александр Сергеевич Пушкин).
Елена Кондратьева-Сальгеро
Источник
Свежие комментарии